В то достопамятное утро Павел Семенович Заплетыкин проснулся с неясным ощущением надвигающейся беды. Перед самым пробуждением снилась Павлу Семеновичу какая-то чертовщина: конференц-зал посреди леса, кругом горят костры и неизвестные, но многочисленные личности в черных полумасках просят назойливо: спой, мол, Семёныч, нашу, родную, а мы уж не подкачаем, подпоём тебе. И того не знают, что нет у Павла Семеныча ни слуха, ни голоса, не говоря уж о том, что незнакома ему никакая их родная, никогда не слыхивал о такой, и исполнять их гнусные заказы, следовательно, напрочь отказывается. И чтоб подвести черту под этой тягомотиной, заорал Заплетыкин зычным голосом: пропадите вы, мол, пропадом! - и проснулся.

Через полчаса, умытый, свежевыбритый и как всегда бодрящийся, спускался Павел Семенович по лестнице своего подъезда, что-то тихонько мурлыча себе под нос. Про сон свой он заставил себя позабыть, и теперь всецело был поглощен мыслями о предстоящей в скором времени партконференции и своем докладе на ней, ибо был Павел Семенович парторгом крупнейшего в городе института, и ко всем подобным мероприятиям относился с должной серьезностью и ответственностью.

На площадке второго этажа Павел Семенович остановился возле почтового ящика, звякнул ключами и извлек всю полагающуюся ему корреспонденцию. Помимо привычной "Правды", "Советской России" и еще нескольких местных периодических изданий, положенных Павлу Семеновичу по роду работы, в его руках оказался небольшой конверт, склеенный из плотной зеленоватой бумаги, без адреса и вообще каких-нибудь опознавательных знаков. Павел Семенович повертел сие анонимное послание в руках, хотел было отправить его вслед за всей прочей прессой в свой красивый кожаный дипломат, но почему-то не сделал этого. Продолжая бубнить себе под нос неопределенную мелодию, аккуратно оторвал краешек конверта и двумя пальцами вытащил из него содержимое - прямоугольный листок белой бумаги.На листке машинописным текстом значилось:

Тов. ЗАПЛЕТЫКИНУ
Павлу Семеновичу
от Всемирной Ассоциации
Пьяных Ежей (ВАПЕ)

Заявление

Мы, пьяные ежи, искренне возмущены не только тем, что вы до сих пор так и не соизволили не только написать небольшую поэму в наш адрес, но даже и не потрудились выступить ни на одном партийном или профсоюзном собрании (это за всю-то свою жизнь!) хотя бы с краткой одобрительной речью в наш адрес. Такое положение дел огорчает нас до глубины души.

С уважением,

Пьяные ежи

Павел Семенович дважды прочитал этот бредовый текст, прекратил петь, гмыкнул и неторопливо, в четыре захода, разорвал издевательский документ вместе с конвертом. "Какая сволочь писала? - подумал он, выбрасывая мелкие кусочки бумаги в находящееся тут же мусорное ведро. - Дети, небось… Вот Сашка приедет - уши ему надеру". Сашка, сын Павла Семеновича, на неделю уехал с матерью, заплетыкинской, соответственно, супругой, в Гомель к родственникам. "Кто-нибудь из дружков его. Дорвались до пишущей машинки, и балуются, ребятки... На собрании в школе надо будет сказать. Нехорошо". И с этими мыслями Павел Семенович покинул подъезд.

Однако настроение было испорчено. Какое-то нехорошее предчувствие точило душу Павла Семеновича и когда он перебирал многочисленные папки с бумагами в своем кабинете, и когда с профоргом шестого участка Тыриным и инструктором по технике безопасности Шейнисом ходил по бесконечным институтским коридорам, и когда в курилке на третьем этаже культорг Шашечков рассказал пару препохабных, но очень смешных анекдотов. И чем дальше, тем отчетливее вставала перед Заплетыкиным странная мысль, что глупое утреннее послание - не шутка и не ребячья шалость, а чья-то злонамеренная и продуманная акция, ставящая целью… ну да бес ее ведает, эту цель, но уж очень она паскудная, неблаговидная и направленная на подрыв его, заплетыкинского авторитета и положения…

В общем, к концу рабочего дня, когда Заплетыкину пришлось вместе с Заозерным на машине главного инженера зачем-то переться в горком, Павел Семенович стал мрачнее тучи и на все вопросы отвечал односложно, а порой даже невпопад, что несколько удивило Заозерного.- Да ты, никак, Семеныч, по жене соскучился? - спросил он Заплетыкина, раскинувшись на заднем сиденье и насмешливо щурясь. Ведь все вроде бы у тебя в норме, в самом наилучшем виде... Или ты ту историю с Сидельниковой вспомнил?.. Да плюнь, Семеныч, плюнь, на конференции опять тебя хвалить будут. Ты ведь у нас везунчик....Слова эти почему-то неприятно задели Павла Семеновича, и он как-то подозрительно глянул на Заозерного, когда тот отвернулся к стеклу. "Был везунчик, стал невезунчик, - запрыгало в голове у Заплетыкина, - Был везунчик, стал невезунчик". Потом вдруг вместо "невезунчика" Павлу Семеновичу помнился совсем уж невыносимый "покойничек", и душевное равновесие покинуло его окончательно.

Когда Павел Семенович, отбрыкавшись ото всех, быть может очень нужных разговоров и разговорчиков, спустился в застекленный вестибюль горкома, и, мрачный и вытирающий рот со лба, быстро зашагал к выходу, ему навстречу попался какой-то незнакомый человечек. Человечек тот был невысокий, щупленький, весь довольно обшарпанный, в потертом пиджачке и брючишках, с хитрым небритым личиком и даже будто изрядно пьяненький. И настолько он не вязался с торжественно-величественной обстановкой горкома, что Павел Семенович, всецело поглощенный своими думами, и то слегка удивился, как эдакого бродягу допустили в святая святых. Но удивление Павла Семеновича достигло своего апогея, когда сей неположительный гражданин, поравнявшись с ним, состроил вдруг понимающую гримасу и панибратски подморгнул ему. Павел Семенович остановился, хотел было спросить "В чем дело, товарищ?" или хотя бы получше рассмотреть и вспомнить этого типа, но тот уже трусцой подбежал к лифту. Лифт распахнул свои автоматические двери, будто того и ждал, и неопознанный гражданин живо умчался в высокие горкомовские сферы, не позабыв, однако, махнуть Заплетыкину ручкой на прощаньице. Павел Семенович постоял некоторое время на месте, почесал переносицу, раздраженно хмыкнул и покинул горком уже медленно и вдумчиво."Где же я его видел? - размышлял он по дороге домой (дом был рядом, в квартале ходьбы от горкома) - Откуда он меня знает?.. Ну, положим, меня-то он может знать, но не дает же ему это повода так развязно со мной обращаться... "А! - вдруг осенило Павла Семеновича, - Это, вроде, электрик из третьего цеха. Они мне с Тихонычем проводку в квартире переиначивали и немецкий электрокамин ставили. Хотя, тот повыше и посолиднее был, кажется... Ах, черт, ну и дался же мне этот тип! Ну не тот электрик, так тесть его. Выпил, чего не бывает. Что это я, в конце-то концов? Наплевать и забыть".

И уж совсем было наплевал на неведомого электрика Павел Семенович, но на подходе к дому неприятно кольнуло ему сердце утреннее нехорошее предчувствие, а внутренний голос громко потребовал вновь заглянуть в почтовый ящик. Павел Семенович прикрикнул было на внутренний голос, но тут же нашел простое ему объяснение: жена уж неделю как уехала, дозвониться трудно, могла отправить письмо и надо проверить. В самом деле, что ж это Соня не позвонит? Да, в ящик следует заглянуть.Павел Семенович взошел на второй, этаж, открыл ящик и сильно нахмурился. Небольшой зеленый конверт, точная копия первого, нахально глядел оттуда на свет божий.- Так. - Сказал Заплетыкин и взял конверт. Теперь у него было, по крайней мере, вещественное доказательство чьих-то глуповатых издевательств. Павел Семенович сильно пожалел, что утром разорвал первое письмо, ведь в противном случае все признаки глумления над ним были бы уже налицо, требовалось только предъявить их куда следует. Остаток пути до квартиры Павел Семенович проделал пешком, вертя конверт в руках и даже зачем-то обнюхивая его. От конверта пахло хвоей и дорогим коньяком.Дома Павел Семенович положил конверт на стол, надел для солидности очки в дорогой оправе, включил свет, уселся за стол и принялся за распечатывание послания. Когда все манипуляции были проделаны, на стол выпал небольшой прямоугольник хорошей глянцевой бумаги с золотым тиснением следующего содержания:

ВСЕМИРНАЯ АССОЦИАЦИЯ ПЬЯНЫХ ЕЖЕЙ
Европейская секция
"Ёж ежу - человек!"

И на обороте, крупно:

ПРИГЛАШЕНИЕ

Никакой другой информации на листке не было.

Разумеется, детские шалости тут сразу же отпадали. Отличная бумага и богатое золотое тиснение наводили на мысль, что за всем этим стоит хорошо оснащенная преступная группа, а, может быть, и целая организация. Гм, организация… А вдруг и вправду существует такая ассоциация? Но почему ежей, и непременно-таки, черт возьми, пьяных?! Бредятина какая-то… Хотя Павел Семенович знал, и по телевидению показывали, что за рубежом и в самом деле имеются организации, даже целые партии, называющие себя всякими звериными именами: тигры там, слоны, жирафы… У нас же до такого, кажется, еще не дошли. Что ж получается - иностранная организация вышла на Павла Семеновича? Но почему именно на него? Не нашлось, что ли, более компетентных, нежели Заплетыкин, товарищей? Какое он-то имеет отношение ко всему этому?… Или все-таки это чья-то местная, планомерная, технически подготовленная акция? Возымел некто зуб на парторга Заплетыкина, ответственного работника, хорошего семьянина, и вот теперь донимает его разными подметными письмами. Но почему же такого бредового содержания?… Нет, совершенно непонятно… Ну ничего! Завтра же он пойдет в милицию, прямо к полковнику Кукаренко, все ему расскажет, покажет это письмишко, а уж там живо разберутся! Выведут негодяев на чистую воду... Но кто бы все-таки это мог быть, а? Любопытно было бы взглянуть… А вдруг это сумасшедший какой-нибудь? Ах, черт, как же я сразу-то не догадался?! Конечно, сумасшедший какой-то, в типографии работает. Позвольте, кто же сумасшедшего пустит работать в типографию? А он нормальный был, а потом, на днях вот, спятил. Спятишь тут… А Заплетыкин-то его лично чем задел? Да и нет у Павла Семеновича знакомых сумасшедших в типографиях! Впрочем, он мог заплетыкинский адрес в справочнике каком посмотреть, через телефонную книгу узнать… Ах, бог ты мой, сюда б не заявился!..

И тут, как бы оправдывая самые мрачные опасения Павла Семеновича, в прихожей раздался звонок.

Заплетыкин вздрогнул, поднялся и тут же сел опять. "ОНИ! "- аршинными буквами загорелось в голове. Ну кто "они", кто "они", что за идиотское волнение? Мало ли, кто может зайти? Павел Семенович, унимая дрожь, решительно встал и пошел открывать дверь.Щелкнул замок, дверь приоткрылась, и Павла Семеновича словно холодной водой окатили. Впоследствии он нашел силы себе признаться, что ждал именно этого визита. Почему, спросите? Да потому…

На пороге стоял тот, маленький, обшарпанный и пьяный, встретившийся Заплетыкину час назад в горкоме. На сей раз в руках у него был большой портфель, такой же неопрятный, как и его хозяин, а уж разило от незваного гостя - я вам скажу! Тем не менее, вел он себя прилично, не качался и не падал. Да, и вот еще что: был на его поведении налет какой-то былой интеллигентности, потускневшего благородства, если хотите. Но все-таки на Павла Семеновича впечатление производил он резко отрицательное, отталкивающее.

Однако Заплетыкин решил поначалу не давать воли эмоциям, принял профессионально-бесстрастный вид и сурово вопросил у пришедшего нетвердым голосом:

- Что вам нужно?

Гость расплылся в улыбке, прямо весь засиял

:- Павел Семеныч, дорогой! Вот ужасно рад вас видеть в непринужденной, так сказать, домашней атмосфере! На работе к вам прямо не подступиться: занятой, серьезный... А я тогда и решил: дай, думаю, домой к вам непосредственно завалюсь, хе-хе! Вы не подумайте, я ж не из праздного любопытства, я серьезное поручение к вам имею! Да-с… - и добавил, интимно подвинувшись к Павлу Семеновичу, - в определенных кругах большущие надежды на вас возлагают! - И поднял вверх указательный палец.

Заплетыкин отшатнулся.

- Вы… вы кто такой будете? - просипел он ошалело.

- Ах, пардон, позабыл представиться! - Голос его не лишен был приятности. - Прыщеватый Александр Сергеевич, временный поверенный в дела Ассоци... Да что ж это мы тут с вами на пороге-то беседуем, разговор-то у меня к вам сугубо, так сказать, приватный! Позвольте в квартирку вступить…

"Вот он, чокнутый-то! - осенило тут Павла Семеновича. И тотчас же сменил он свою решительную и грубую тактику на более мягкую и гибкую, рассудив действовать так: впустить пришельца в квартиру, запереть дверь и незаметно, из кухни, позвонить в милицию, а там уж минутное дело! Возьмут голубчика, и доказательства все имеются… А захлопни он дверь, так неизвестно еще как все повернется!

- Проходите, проходите, конечно, - радуясь собственной сообразительности и изобретательности, проговорил Заплетыкин, пропуская гостя в прихожую. - С удовольствием вас выслушаю.

- Огромное вам спасибо! - поклонился назвавшийся Прыщеватым, вступил в прихожую и прямиком, не снимая ужасного вида ботинок, по дорогим ковровым дорожкам пошагал непосредственно в комнаты. Павел Семенович, слегка оторопевший от такой развязности, запер дверь и бросился вслед за гостем.

Тот немного погулял по квартире, оценил ее превосходную обстановку и, вдоволь насмотревшись, плюхнулся на диван, поставив у ног свой грязнющий портфелище и доброжелательно уставился на замершего посреди комнаты Заплетыкина.

- Ну так я слушаю вас, - сказал тот, постепенно начиная раздражаться. - Какое у вас дело ко мне?

- Дорогой Павел Семеныч! - вдруг довольно громко, но очень торжественно заявил Прыщеватый, - Я, будучи временным поверенным в дела Всемирной Ассоциации пьяных ежей в России, спешу сделать заявление следующего содержания: пьяные ежи, перестав быть плодом воспаленного воображения некоторых лиц, стали реальной общественной силой и готовы во всеуслышанье заявить о себе! Ассоциация насчитывает в своих рядах свыше трех миллионов особей разного пола и возраста, умеренно и сильно пьющих. Это, скажу я вам, мощный политический пласт в мировой социальной почве! Требования их, однако, на сегодняшний день носят довольно скромный характер: признание Ассоциации и первичное субсидирование на добровольной основе, так как, сами понимаете, выпивка денег стоит, а ежи в силу своей естественной природы добывать материальные средства не в состоянии. Неужели же вам не жалко этих мелких, мирных и абсолютно безобидных животных? Неужто в вас не просыпается желание хоть как-то им помочь?

К собственному удивлению, Павел Семенович выслушал эту дикую для неподготовленного уха речь довольно спокойно.

- Ну и… Ну и чем же я могу… гм… помочь… этим, гм… ежам? - как можно более ласково спросил Павел Семенович у Прыщеватого, когда тот замолк в ожидании ответа. - Деньги вам, что ли, нужны?

Прыщеватый всплеснул руками.

- Что вы, что вы! - закричал он. - Какие деньги!!! Да разве у меня повернулся бы язык просить деньги у частного лица, к тому же далеко не самого обеспеченного!… Все гораздо деликатнее, Павел Семенович! Поймите: для того, чтобы выйти на политическую арену, организация должна как-то дать знать о своем существовании. Без этого, сами понимаете, ни о каком серьезном разговоре с ней и речи быть не может… Так вот. Один из членов Ассоциации… причем очень высокопоставленный, имеющий солидный авторитет и пользующийся определенным влиянием… вот он имел счастье в недалеком прошлом лично лицезреть вас, и вы ему очень понравились… в общественно-политическом, так сказать, отношении. На заседании правления он внес предложение… Ну, не мне вам объяснять механику принятия решений! В общем, поздравляю, кандидатура ваша прошла! Вы будете нашим трибуном, нашим рупором! Выступите, расскажете о нас, объясните наши цели и задачи… ну, хотя бы на ближайшей партконференции. Представляете, какой начнется социальный резонанс! О нас заговорит весь мир!… - и Прыщеватый мечтательно закрыл глаза.

Павел Семенович понял, что пришла пора действовать, но уже для внесения полной ясности задал последний вопрос:

- А вы… э… что же, тоже, гм… ёж?

Прыщеватый посмотрел на него удивленно и даже с некоторой долей сочувствия.

- Павел Семенович, что вы такое говорите! Вы просто разрушаете свою репутацию трезвого, здравомыслящего человека! Ну какой же я ёж?! Я - временный поверенный, посредник, так сказать… Не станете же вы, в самом деле, разговаривать с ежом, тем более с пьяным! И с трезвым не станете. И никто не станет разговаривать, потому что, позвольте спросить, каким образом это сделать? То-то же… А я - посредник, человек, со мной вы уже полчаса общаетесь, хотя и не очень уверенно… Но с другой стороны, кто меня будет слушать? Кто допустит Прыщеватого, гражданина без определенных занятий, не говоря уж об авторитете и положении, на высокую трибуну?! А вы - товарищ известный, надёжный, проверенный. К вам-то прислушаются! Я в горкоме был, навел кой-какие справочки… Вас там определенно ценят, хотят выдвигать…

- Позвольте, я на минуточку, - быстро сказал Павел Семенович и, ничего более не желая слушать, ринулся на кухню.Там он схватил телефонный справочник, отыскал номер второго отделения милиции, снял трубку с аппарата и торопливо закрутил диск.

- Да не надо звонить никуда! - вдруг раздался голос у него за спиной. - Слышите, что я вам говорю?

- Алё, милиция?! - крикнул в трубку Павел Семенович, и в ту же секунду подскочивший сзади Прыщеватый нечеловеческой хваткой вцепился в заплетыкинскую руку. Павел Семенович попытался освободить руку, рванулся вбок, потом еще раз, и уронил телефон со столика. Конечно же, все разъединилось, хотя руку освободить так и не удалось.

- Пустите руку!!! - страшно заорал Павел Семенович, багровея. - Вы, сумасшедший… пьяный… - и, видя, что его слова должного действия на нападающего не оказывают, бросился вместе с ним на стену и придавил его всей своей тяжестью. Прыщеватый хрюкнул, отцепился и отскочил к двери, тяжело дыша.

- Так это вы мне писали ваши поганые письма?! - продолжал орать на него Заплетыкин.

- Не… не… не я… - Прыщеватый еле перевел дыхание. - Ну не я же! У меня дел, что ли, мало других?…

- А кто?!!

- Да они же! Они сами и писали! Я только посредник!… Что же это…

Павел Семенович поднял телефонный аппарат с пола и снова принялся набирать номер.

- Ой, зря, Павел Семеныч, зря! - закричал Прыщеватый, отступая в коридор. - Не надо бы так!.. Ну, ничего… ничего… Терять нам нечего, и потому выбора у вас нет!… До свиданья! До скорого! - закричал он уже от входной двери, щелкая замками.

"Не откроет, только б успеть…" - подумал Заплетыкин, но в этот миг Прыщеватый, похоже, дверь открыл (что за дьявольщина?) и выбежал из квартиры.

Павел Семенович, разумеется, трубку бросил, хотя его и соединили вторично, и сам побежал к двери. Ну конечно же! Впуская Прыщеватого, дверь-то он запер, да, бросившись вослед за наглым гостем, позабыл вытащить ключ! Вот ведь гадство-то! Как нарочно… Ясно, что бежать теперь за Прыщеватым, или черт его знает кем, никакого смысла не имелось. Хорошо хоть конверт остался! Павел Семенович кинулся в комнату и к столу.

На столе ничего не было.

Заплетыкин тяжело опустился на диван. "Спер, сволочь! - подумал он. - Нет, он просто умалишенный, одержимый своей бредовой идеей! Свихнувшийся на почве алкоголизма… Но все равно, кто бы он ни был, его надо поймать! А уж Заплетыкину-то в милиции поверят и безо всяких вещественных доказательств!"

В кухне часто зазвонил телефон. "Междугородняя" - спохватился Заплетыкин. Да, междугородняя, Соня звонит, давно бы уж пора… Слава богу! Надо сказать ей, чтоб поскорей возвращалась, что дела тут пошли серьезные, кто-то пользуется их отсутствием…

- Алло, алло! - силясь что-нибудь разобрать в гуле и треске, закричал в трубку Павел Семенович. - Соня, это ты?!… Алло!…

- Паша! - услышал он наконец голос жены. - Паша, ты слышишь меня??

- Слышу!

- Паша, как твои дела?! Что там у тебя?

- У меня все нормально… - начал было Павел Семенович, но супруга перебила его:

- Паша, сделай все, что они у тебя просят! Слышишь, Паша?! Все, что они тебе скажут, делай? Ты понял меня?..

- Кто "они"? - взвизгнул Павел Семенович, холодея - Кто "они"?!! Что они там с тобой делают?!! Алло!

Но голос жены совершенно утонул в шуме, ничего разобрать стало нельзя.

Неожиданно шум начисто пропал, наступила идеальная тишина, и вот на фоне этой невероятной тишины отчетливый, какой-то сказочно-игрушечный голос произнес в ухо Павлу Семеновичу:

- Товарищ Заплетыкин! Мы все-таки уверены, что на предстоящей конференции вы произнесете блистательную речь в нашу честь! Всего вам доброго.

- Нет!!! - возопил Павел Семенович. - Никакой речи я не произнесу!!! Слышите?! Никогда!!!

Но в трубке его уже никто не слышал, а раздавались короткие гудки.

Начинался явный кошмар. Письма, Прыщеватый, горком, жена, конференция - в голове у Заплетыкина царила невообразимая мешанина из всего этого. Боже, а этот голос! Кто это?! Павел Семенович вдруг представил себе ежа, сидящего на том конце провода у аппарата и говорящего с ним… Нет, он тоже постепенно сходит с ума! И понимает, что ничего еще не кончилось, что будет продолжение, еще более бредовое и невероятное! Господи, да как же это?! В милицию, скорей в милицию! Или в больницу? Ну нет!

Полковник Кукаренко Петр Михайлович, начальник второго отделения! Вот к кому надо немедленно обратиться! Павел Семенович стал лихорадочно собираться. Так, но на работе Петра Михайловича уже, пожалуй, и нет… Но это и к лучшему! - вон его дом, напротив! Ну конечно! Павел Семенович зайдет к нему домой, как к старому знакомому, все расскажет, объяснит, а уж Кукаренко медлить и цацкаться не будет! Тотчас же позвонит, даст соответствующие указания, за заплетыкинским домом и квартирой установят строжайший надзор, и если кто еще осмелится нарушить покой уважаемого во всем городе Павла Семеновича 3аплетыкина - ох, и не поздоровится тому! Главное только - правильно описать этого Прыщеватого, пьяного мерзавца. А там уж и всех возьмут. Может, предварительно позвонить Петру Михалычу? А то мало ли что… да нет, ничего, без звонка даже лучше получится. Скорей же!

Через десять минут Заплетыкин, нервно приплясывая на месте, звонил в квартиру начальника второго отделения. Из-за двери доносились шум воды и детские голоса.

Дверь открыл сам Петр Михайлович в тапочках и спортивном костюме. Увидев Павла Семеновича, который, откровенно говоря, в квартире Кукаренко частым гостем не бывал, он быстро сменил удивленное выражение лица на приятельски-радушное и пробасил:

- Ба, Пал Семеныч! Сколько лет, сколько зим… - но, вглядевшись в бледное заплетыкинское лицо, понял, что не время для прибауток, и спросил серьезно, с тревожными нотками в голосе - Случилось чего? Заходи.

Павел Семенович зашел и двинулся следом за Кукаренко. По пути тот слегка одернул двух не в меру расшалившихся маленьких девочек, подал неопределенный знак вышедшей из кухни жене, которая тут же ускользнула обратно в кухню, и ввел Заплетыкина в комнату, несомненно являвшуюся кабинетом или чем-то в этом роде.

- Садись, - сказал он, кивая на кресло. Весь его вид выражал собранность, готовность к немедленному действию.

- Да ничего, ничего, Петр Михалыч, - поспешил Заплетыкин несколько успокоить хозяина, - Дело-то пустяковое, ничего страшного… Но уж больно… как бы сказать… странное какое-то. В голове не помещается все.

- Выкладывай, Пал Семеныч. Пустяковое, нет - разберемся.

Заплетыкин сел в кресло, Кукаренко - на стул.

- Видишь ли, Петр Михалыч. Жена моя, Соня, с Сашкой к матери уехали, живу сейчас один. А утром просыпаюсь сегодня, ну и, как водится, по пути на работу к почтовому ящику… а там, черт его возьми, письмо…

- Говори, говори, - сказал Кукаренко, видя, что Заплетыкин колеблется.

- Да вот, письмо. Открываю я его, а там… Да нет же, что я про письмо-то! Ну, хреновина там разная. Чушь…

- Ругаются? Оскорбляют?

- Нет, нет. Там… Да ладно, потом про письмо. После работы, в общем, прихожу я домой… и почти следом за мной - звонок. Открываю - стоит какой-то алкоголик, маленький… грязный… Сумасшедший, словом. И начинает мне говорить, чтоб я выступил на партконференции… - неожиданно Заплетыкин закусил губу и стукнул кулаком по подлокотнику. - Нет, ну сволочь, а?!

Капитан Кукаренко нахмурился.

- Я что-то не пойму. Пал Семеныч. Ты ясней выражаться можешь? Что за алкоголик, знаешь ли его, чего нужно ему? Шантажирует? Денег просит?

- Нет, не это. И вижу я его первый раз. А нужно ему… нужно ему, чтоб я в защиту ежей выступил!

Наступило молчание.

- И все? - спросил Петр Михайлович.

- И все... То есть, не все, - спохватился Заплетыкин, но Кукаренко перебил:- А в письме то же самое? Где оно? Дай, я посмотрю. - И руку протянул.

- Нету у меня письма. Стащил он его у меня! - у 3аплетыкина в глазах зажегся безумный огонек. - И он ведь не один! У них ведь организация!

- Защиты животных, что ли? - полуулыбнувшись, осведомился Кукаренко, начиная вдруг сомневаться в психической нормальности парторга. Работа, нервы, мало ли что.

- Какой там животных! Пьяных ежей!.. Господи, да как же это... Ну, сумасшедший он! А я?.. А жена?.. - Павел Семенович вдруг схватился за голову и закачался из стороны в сторону. - Установи за мной наблюдение, Петр Михалыч!

Ах, Павел Семенович, Павел Семенович! Куда же подевалось твое всегдашнее здравомыслие?! Стоило ли повторять тебе вслед за злоумышленниками эту чепуху про пьяных-то ежей? Сказал бы, что, мол, расправой грозят, десять тыщ требуют немедля, семью заложниками взяли - да мало ли чего наплести парторг сумеет запросто! Главное ведь - взять злодеев с поличным, схватить гадов, а уж пьяные там ежи или еще какие - следствие установит… Врать-то Павлу Семеновичу не впервой, да и когда хоть какому парторгу за вранье отвечать приходилось?! Должность такая, без этого никак… Да и где ж, если строго разобраться, тут вранье? Покой нарушали? - Нарушали. В квартиру врывались? - Врывались. А уж ежи пьяные (холера их забери!) - дело десятое! Вот так надо было... Но то ли от волнения, то ли от полноты свалившихся на Заплетыкина впечатлений - покинуло его благоразумие, одни эмоции и остались. А на одних эмоциях…

- Так. - Сказал капитан Кукаренко после небольшой паузы. - Значит, таким образом. - И посмотрел на Заплетыкина строго, но ласково. - Ты, Пал Семеныч, иди сейчас до дому. Ляг там, отдохни, а я к тебе через полчасика наряд подошлю… кто там дежурный-то у нас... ладно, знаю кого… Ты им расскажешь все, покажешь, туда-сюда… Заявление напишешь, да. Все подробно. Про ежей тоже пиши. Ну, тебе подскажут как. И если что неладно, - Петр Михайлович взял со стола листок и твердым почерком изобразил несколько телефонных номеров. - Последний мой, остальные - дежурному. Если будут беспокоить… Ну, знаешь - звони немедленно. А я сейчас распоряжусь.

Заплетыкин вдруг почувствовал чудовищную усталость, глаза его стали сами собой закрываться, и все происшедшее с ним сегодня вдруг обернулось для него нелепым и дурацким сном, который уже тает и вот-вот исчезнет вовсе…

- Я, Петр Михалыч, пойду, - произнес Павел Семенович вялым и безразличным голосом. - До свидания. - И он, вдруг громко зевнув, поднялся и пошел прочь из комнаты.

- Тебя проводить? - кинулся за ним следом Кукаренко, но Заплетыкин, сопровождаемый странным взглядом капитанской жены, уже самолично открывал входную дверь.

- Не надо - тихо произнес он, выйдя в полусумрачную духоту подъезда и начиная спускаться вниз.

- Ты, это… подожди. - Донесся до Павла Семеновича голос Кукаренко, когда он спустился до первого этажа. Ждать, однако, он его не стал, а наоборот - убыстрил шаг и почти выбежал из подъезда.

Пересекая двор, Павел Семенович вдруг с екнувшим сердцем обнаружил свет в двух окнах своей квартиры. Это обстоятельство настолько удивило Заплетыкина, что он даже остановился, но быстро сообразил, что свет позабыл выключить сам из-за сильного душевного волнения, когда уходил к Петру Михайловичу. С этой мыслью Заплетыкин и поднимался к себе, и открывал дверь, и, только войдя в ярко освещенную прихожую, с ужасом вспомнил, что уходил-то он когда еще было светло, а следовательно, свет зажигать ему было ни к чему, а темнеть стало вот только сейчас, и свет зажег следовательно... КТО?!!!...

В первую секунду Павел Семенович захотел дико закричать и ринуться отсюда ко всем чертям, куда глаза глядят, но в следующую секунду некая властная сила толкнула его вперед, и он на негнущихся ногах ввалился в гостиную. Дальнейшее его состояние описать трудно.

За столом сидели: слева - седенький старик козлообразного вида, до чрезвычайности смахивающий на всероссийского старосту М. И. Калинина, во френче и коротких полосатых брюках; справа - все тот же отвратительный Прыщеватый со своим громадным портфелем. Посреди же, прямо напротив позеленевшего Павла Семеновича, восседал здоровенный, прямо-таки необъятный мужлан уголовного вида, в грязной белой майке, с засаленными длинными волосами и изломанным шрамом на лбу. Перед всей этой неизвестно по какому принципу подобранной компанией стояла бутылка коньяку из заплетыкинского бара, уже практически пустая.

- Вот он, явился! - обиженно закричал Прыщеватый, одной рукой прижимая к себе портфель, а другой тыча в вошедшего Заплетыкина. - Полюбуйтесь! Я к нему как к человеку, а он…

И вся троица вперилась глазами в крупно дрожащего Павла Семеновича: Прыщеватый - мстительно и радостно, старик - спокойно-безразлично, а громила - с ненавистью.

- Та-ак…- хрипло протянул последний, приподнимаясь и опираясь на стол своими чудовищными волосатыми ручищами. Выкаченные его глаза налились кровью. - Ах ты… сука драная, говно партейное… ублюдок… гад… выступать не хочешь?! Обосновался, блядь, в четырех комнатах, коньячище дорогой хлещешь - он маханул лапой в сторону выпитой им же бутылки, задел ее, и она стремительно улетела в угол, разлетевшись вдрызг, - а ежам, значит, хрен? Помогать не желаем, падло?! В глаза смотри!! Не желаем?!.. Отвечать, пидор, когда я с тобой разговариваю! - и он так трахнул татуированным кулачищем размером с заплетыкинскую голову по столу, что под крышкой что-то с треском отвалилось и обрушилось на пол.

- Тише, Болдох, - козлоподобным голосом спокойно заметил старик, с прищуром поглядывая на Заплетыкина. - Ты же знаешь, я шум плохо переношу…

- Нет, не тише! - неожиданно завизжал Прыщеватый, брызжа слюной в сторону старика. - Не тише, Януарий! Я человек на службе, по поручению к нему пришел, а он меня об стену… За что?!…

- Об стену?! - прямо-таки застонал именуемый Болдохом верзила и поднялся во весь свой более чем двухметровый рост, изнемогая от собственной ярости. - Да я… - и тут он легко, как фанерку, откинул в сторону стол (у того отломились две ножки, он упал на югославскую стенку, круша стекла и сервизы), - Да я его сейчас… - заслоняя собой свет, он стал медленно надвигаться на покрытого липким потом Заплетыкина.

Следует заметить, что, с самого момента своего захода в комнату Павел Семенович пребывал в своего рода трансе, в состоянии полуобморочном, безумном; его сильно трясло, душили спазмы, а кроме того, ноги его здорово ослабли и вот-вот были готовы вообще подкоситься. Однако, когда чудовищный Болдох железной пятерней ухватил его за ворот пиджака и шутя оторвал от пола, Заплетыкин вдруг забился, замахал руками, засучил ногами с утроенной энергией и тонким, совершенно не свойственным ему голосом заорал:

- И-и-и-и-и! Ииии!!! - зажмурившись, он стал похож на поросенка, которого несут забивать. Впрочем, Павел Семенович был абсолютно уверен, что вот сейчас ему и конец.

- Мме-е-е!… - уже решительно по козлиному взмемекнул старик Януарий и вскочил на стул. - Ме-е-еры надо принимать, ме-еры!!!

Болдох отвесил Заплетыкину асфальтовую затрещину, от которой пиджак лопнул, Павел Семенович упал на пол и, прервав визг, неимоверно быстро побежал на четвереньках вглубь квартиры. Краем глаза он увидел, как бросился за ним Прыщеватый, а старик Януарий с криком: "Тра-та-та-та-та! " изо всех сил принялся колотить тростью по японскому телевизору. Тоскливый ужас обуял Павла Семеновича, он перешел на галоп, но тут сзади ему на голову обрушился портфель, сильные руки схватили его, перевернули, запрокинули подбородок, разжали судорожно сведенные челюсти, запахло чем-то сладким, коридор накренился и поплыл перед Заплетыкиным… и наступила темнота. И тишина.

***

Очнулся Павел Семенович от сильной тряски, духоты и мучительной жажды. С трудом открыв глаза, он обнаружил себя едущим на заднем сиденье автомашины, с обеих сторон придавленным чьими-то массивными телами. В салоне было темно, за окнами же - прямо-таки чернота беспросветная, из которой фары на бешеной скорости выхватывали стволы деревьев и какие-то уж совершенно неопознаваемые предметы. Руки и ноги Павла Семеновича были налиты свинцовой тяжестью и шевелиться не желали, будто и не принадлежали своему хозяину; голова болела страшно, просто разламывалась на куски, и Заплетыкин долгое время упорно не мог вспомнить, каким же образом он оказался втянутым в эту незапланированную ночную поездку и кто его в поездке этой сопровождает. С превеликим трудом повернул он голову налево, похолодел, уже быстрее крутанул он головой вправо и тихонько задрожал, ибо все произошедшее с ним моментально всплыло в памяти, а сидящими по сторонам от него оказались: слева - громадина Болдох, а справа - гадина Прыщеватый с портфелем на коленях. Впереди справа над спинкой сиденья на худой жилистой шее торчала костлявая голова старика Януария, а вот кто же вел загадочный транспорт - этого Заплетыкин разобрать не мог, потому что голову водителя скрывал брезентовый капюшон. Павел Семенович тихонько застонал и чуть было снова не лишился чувств, но стон его не прошел незамеченным для похитителей. Кто-то сунул Заплетыкину под нос едковато вонявшую тряпку. Павел Семенович дернулся и чихнул.

- Очухался он! - радостно зарокотал слева хриплый бас Болдоха. - Слышь, Януарий, зашевелился партеец!

- Вот и хорошо, вот и хорошо, ребятки! - заблеял спереди старикашка. - Сейчас мы его в резиденцию доставим! Недолго уж…

- Вы не имеете права, - в виде слабого стона выдавил из себя Заплетыкин, на что все злодеи, включая и шофера, ответили взрывом здорового веселого смеха. Дольше всех смеялся старик Януарий, с ним вообще учинилась истерика: он блеял, визжал, бил себя и водителя по коленям, из глаз его брызгали слезы; в конце концов он почти сполз с сиденья куда-то под приборный щиток, но и оттуда продолжал мекать и всхлипывать еще долго.

- Не имеем?! - вскинул к Павлу Семеновичу суровое лицо Прыщеватый, - А вот имеем! В борьбе хороши любые средства, тем более что борьба эта политическая! Вы не можете этого не знать!! Вы оказались в самой гуще событий, и поэтому в стороне остаться не можете! Вам придется смириться, и пусть ненадолго, но стать нашим трибуном! - Прыщеватый разорался так, что у Павла Семеновича заболел живот, и он подтянул колени. - А если вы будете продолжать упорствовать, то мы заставим вас! Мы сумеем это сделать!

- Сумм-е-е-еем! - эхом отозвался спереди козлетон старика Януария. Павлу Семеновичу вновь поплохело, всё закачалось пред ним, но вновь лишиться чувств не получилось.Машина сбавила скорость, вильнула влево, вздрогнула и остановилась. Сквозь стекла лился желтый призрачный свет.

- Приехали! - крикнул Януарий и первым выскочил из машины, скомандовав снаружи - Выводи арестованного! - и запел какую-то ахинею.

"Господи! - думал с тоскою Заплетыкин, пока Болдох выковыривал его из салона, - Господи, господи, господи…"

Однако, когда Павел Семенович покинул-таки автомобиль, все думы его мгновенно куда-то улетучились. Он стоял на небольшой заасфальтированной площадке прямо перед огромным старинным, хотя и довольно ободранным особняком с массивными белыми колоннами, хорошо освещаемым с двух сторон четырьмя фонарями на высоких столбах с чугунным орнаментом. Края площадки обрывались где-то в полнейшем мраке, но по некоторым нечетким звукам, доносящимся оттуда, Павел Семенович догадался, что там лес и, возможно, дикий и глухой, как в сказках. От этой догадки стало ему очень не по себе, и то ли от нее, то ли от царящей кругом сырости, застучали у него зубы и сделались ватными ноги. Он почувствовал, что не сделает по своей воле ни шагу. Впрочем, шагать от него и не требовалось: под руки его подхватили Болдох и не расстающийся с портфелем Прыщеватый и поволокли по ступеням к высоким массивным дверям. Сзади взревел мотор, Павел Семенович мученически оглянулся, но его уже втащили в полутемное нутро особняка и по многочисленным ступеням поволокли куда-то вправо и вниз. Заплетыкин трясся и стонал.

Спустившись вниз примерно на этаж, шествие продолжилось по извилистому коридору с многочисленными дверями по бокам. Не было сомнения в том, что весь дом или хотя бы часть его занимала (или занимает) столовая, а возможно даже и ресторан, так как на всех этих дверях красовались однотипные таблички вроде: "Холодный цех", "Овощной цех", "Мясо-холодильник", "Зав. производством", "Душевая" и прочие. Наконец Павла Семеновича подтащили к двери с табличкой "Разделочная" и карандашной припиской чуть ниже "Секретариат" и грубо втолкнули внутрь. Павел Семенович оказался в темном помещении лицом к входу. Замигал и зажегся свет, и занимающий весь дверной проем Болдох погрозил с порога кулачищем:

- Смотри! Рыпнешься - убью! - после чего дверь захлопнулась, в замке заворочался ключ и Павел Семенович остался в разделочной-секретариате один.

Отупевшим взглядом он медленно обвел помещение.Оно было узкое, вытянутое, без окна, но с узкой форточкой у самого потолка, с белыми кафельными стенами и синеватой люминесцентной лампой. У противоположной двери стены разместился мощный, прямо-таки фундаментальный канцелярский стол, на котором имелись: пузатая чернильница, пустая винная бутыль и обросшая мохнатой пылью пишущая машинка без кожуха и клавиатуры.

Ничего более в "секретариате" не обнаружив, Павел Семенович издал неопределенный протяжный звук и тихо лег на холодный кафельный пол вниз лицом, раскинув в стороны руки с ногами и прижавшись левой щекой к матовой выщербленной кафелине.

Некоторое время мысли, проносящиеся в его бедной голове, носили отвлеченный или открыто антиматериалистический характер. Потом он вспомнил разгром, учиненный разбойниками в его квартире, и ему стало очень жалко себя. Он тихонько заплакал. Почему все это обрушилось именно на него? Кому и что он плохого сделал? Зачем его привезли сюда? А если его будут пытать?! Господи, господи… Может, плюнуть на все и выступить на конференции? Про ежей поведать? Стародубов будет, из обкома приедут… вот порадуются-то!.. А Павлу Семеновичу прямо с трибуны - светлый путь в сумасшедший дом. А что? Полежу, полечусь… вот ужас-то! Заклятому врагу не пожелаешь такого! Что же делать?… что делать… А вот что: первым делом надо отсюда бежать! Но где же он находится и куда отсюда бежать? Ночью, в лес, в темень? Проехали они, видать, порядком, может и не одну сотню километров отмахали… если несколько дней не прошло… Боже, боже…

Павел Семенович рывком сел. Значит, так. Выступать на конференции он согласится. Покочевряжится для виду и согласится. И вообще - примет все условия. Его, естественно, по логике вещей, отвезут обратно. Только бы его отвезли обратно! Да отвезут, отвезут, должны отвезти!… А уж там… Только б они никакой каверзы не выкинули, не сделали бы чего… Уж на сей раз Павел Семенович будет действовать иначе, он теперь знает как! И сразу надо было соглашаться, сразу! Кому принципиальность-то свою хотел показать? Эх, дурак! Из каких ситуаций выкручивался, а тут как затмение какое нашло!… Ну, конечно, бредятина на него навалилась с самого начала полнейшая, отборнейшая, а что, позвольте вас спросить, не бредятина? Выступление на конференции про ежей, несомненно, бредятина, а сама-то конференция разве не бредятина? А парторганизация - не бредятина?! А сам он, парторг, неужели не порождение чьего-то болезненного воображения?! Да похлеще ежей будет… Так что соглашаться надо, пока не поздно, пока за волосы не стали подвешивать да всякие разности с корнем выдирать. Так, ну где же эти бандиты там ходят? Возвращались бы уж поскорее!..

Павел Семенович поднялся с пола и зашагал по разделочной. Подойдя к столу, он обнаружил на нем помимо ранее перечисленных предметов несколько фотографий среднего формата. На фотографиях были запечатлены обыкновенные ёжики в природных условиях, среди листьев и травы, в одиночку и целыми выводками. Никаких пояснительных надписей на обратных сторонах не имелось.

Заплетыкин, зарычав, отшвырнул от себя фотографии, быстрым шагом подошел к двери и взялся за толстую алюминиевую ручку. Он рванул дверь на себя несколько раз не очень сильно, потом рванул сильнее, и вдруг, остервенясь, начал рвать изо всех сил, хрипя и постанывая. Затрещал косяк, сверху посылалась белая труха, и наконец дверь с душераздирающим скрежетом распахнулась. По инерции Павел Семенович отлетел назад, поскользнулся и чуть не упал, но все-таки удержал равновесие. Выход был свободен.

Заплетыкин, утирая пот со лба, вышел в коридор.

Там царил влажный полусумрак. Павел Семенович прикрыл за собой слегка поврежденную дверь и напоследок окинул ее взглядом. Тут его внимание привлекла какая-то надпись в самом низу. Чтобы получше разглядеть ее, он присел на корточки. Сантиметрах в десяти от пола на двери карандашом было выведено:

секретариат

Никаких комментариев ни выше ни ниже надписи не имелось, однако для посвященного в некоторые тонкости дела Заплетыкина смысл подобного расположения надписи спустя секунду сделался абсолютно ясен. Опасливо озираясь, Павел Семенович выпрямился и, осторожно ступая и скользя взглядом по той области, где стены соприкасаются с полом, двинулся по пустынному коридору туда, откуда, по его мнению, он полчаса назад был сюда доставлен. Он не ведал, что судьба приготовила для него в тиши неведомого коридора последнее, убийственное в своей небрежности доказательство.

Коридор впереди делал поворот вправо, и Павел Семенович одним глазом осторожно заглянул за угол. Там никого не было, дальний участок коридора по причине перегоревших ламп терялся во мраке, но зоркий Заплетыкин рассмотрел там идущие вверх ступени лестницы и понял, что он на верном пути.

Тут ему на глаза попалась табличка с надписью "Мясо-холодильник" и тотчас же желудок пронзила тупая сосущая боль. Павел Семенович вспомнил, что не ел уже черт знает сколько времени, от чего ощутил легкое головокружение, пол закачался под ним и, чтобы не упасть на столь ответственной дистанции, Заплетыкин выпростал в сторону руку, надеясь опереться на стену. Попал он однако не в стену, а в какую-то дверь без надписи, которая скрипнула и подалась, обнажая за собой темное пространство, заполненное живым пульсирующим шорохом. Павел Семенович инстинктивно подался назад, головокружение его прошло мгновенно, он спиной вдавился в противоположную стену коридора, пристально вглядываясь в приоткрывшуюся сопящую темноту.

Ничего разглядеть там было нельзя, и Заплетыкин, сообразив, что никакая прямая опасность ему оттуда не угрожает, подкрался поближе к косяку и украдкой заглянул внутрь.

Сперва он ничего не мог разобрать. Неясно темнели впереди какие-то не то столы, не то шкафы, ноздри щекотал приторный сладковатый запах. Сопение исходило откуда-то снизу, и Павел Семенович перевел взгляд на пол, где различил некие многочисленные сероватые пятна. Приоткрыв дверь пошире, дабы пропустить побольше света из коридора, Заллетыкин потянулся лицом к этим пятнам и вдруг конвульсивно вздрогнул, чувствуя, как зашевелились на затылке редкие волосы, а спина мгновенно взмокла.

На кафельном полу в беспорядке, вперемежку с пустыми бутылками всех калибров, лежали, энергично посапывая во сне, безобидные обитатели лесов средней полосы, представители отряда насекомоядных, обычные серые ежики. Трудно сказать, чем они занимались в этом помещении, где-нибудь пару часов назад, но было бы логично предположить, что выпили они тут как следует, а теперь вот с устатку прилегли как попало малость отдохнуть. Проспятся вскорости, надо полагать, и примутся за дальнейшее выполнение своих прямых обязанностей.

Все это никоим образом не расходилось с теми утверждениями, которые Павлу Семеновичу доводилось читать и слушать в течение последних суток, однако, когда он вывалился обратно в коридор, выражение его лица было, мягко говоря, неописуемое. Широко раскрыв глаза, он несколько раз судорожно глотнул воздух кривящимся ртом, схватился за сердце, потом за голову, и, шатаясь, бросился бежать в сторону лестницы. Его одолела безудержная икота, глаза застлала ярко-желтая рябь и только в самый последний момент он увидел надвигающееся на него тяжелое массивное тело. Он воткнулся во что-то мягкое, отпрянул назад и различил перед собой широкую небритую рожу Болдоха. Тот смотрел на него совсем не враждебно, а как-то блаженно-отрешенно, и даже не совсем на него, а как бы вроде и сквозь Заплетыкина. Памятуя, что его обещались убить, если он хоть рыпнется, Павел Семенович, предотвращая собственную погибель, срывающимся голосом отчаянно закричал на весь коридор:

- Я согласен!… Слышите, я согласен! Я выступлю на конференции! Я клянусь! Слышите?!

Но Болдох, казалось, совсем не слышал этого истошного крика души, крика, которого он недавно так яростно добивался услышать. Пребывая все в том же эйфорическом состоянии, громила протянул к лицу Павла Семеновича циклопических размеров ладонь, на которой лежала маленькая золотистая кругляшка, и нежно прохрипел:

- Медаль!… Медаль мне дали!… За заслуги перед ассоциацией!

- Я выступлю… на конференции… - по инерции продолжал бормотать обалдевший Заплетыкин, пятясь назад.

- Медаль! Слышь, партеец… - не внемля ему, продолжал мычать гигант. - Нич-чего я в жизни не видал от народной власти, кроме хера с маслом, а ежи мне медаль выдали! Как же мне их не любить-то?…

- Ко… когда выдали? - глупо спросил Павел Семенович, продолжая пятиться.

- Только что, на собрании!… 3наешь что, партеец, а давай-ка мы с тобой выпьем, а? За такое торжественное дело… - и тут из заднего кармана он вытащил плоскую фляжку, а из другого - пыльный стакан - Пей, партеец! - и Болдох плеснул в стакан мутно-белой жидкости.

Дальнейшее Павел Семенович помнил плохо. На него вдруг напал приступ какого-то истерического веселья, бесшабашной буйной ярости. Он что-то пил, кричал, обнимался с Болдохом и неизвестно откуда взявшимся Прыщеватым, выкрикивал какие-то приветственные лозунги, снова пил, подписывал бумаги, приглашал полномочных представителей послушать его исторический доклад и опять пил. Януарий, Прыщеватый, Болдох, еще кто-то пили вместе с ним, орали, плясали, публично просили у него прощения за "причиненное беспокойство", а он всех великодушно прощал и пил дальше. Мелькали какие-то комнаты… залы… анфилады… дворцы... пока бешено раскручивающаяся гигантская спираль не всосала в себя испуганно разбегающийся мир и не затряслась в безумном всепобеждающем хохоте...

***

Сознания он не терял, но вновь обрел способность соображать уже стоя на ступенях главной лестницы института перед центральной проходной. Мимо него проходили группы людей, где-то играла музыка, а он, одетый в новый парадный костюм с папкой подмышкой, стоял, тер лоб и усиленно вычислял, сколько же прошло времени с момента, как он покинул дом. Его трогали за плечо, здоровались, интересовались о самочувствии и настроении, восторгались бодрым видом и просили кому-то передать приветы. Подскочил Заозерный, подхватил под руку, повел к стеклянным дверям, на ходу тараторя:

- Ну что, Пал Семеныч, отлично выглядишь! А нам тут говорили... А ты молодцом! Правильно, так и надо!… Доклад твой сразу после Пархоменко, ты давай сейчас дуй в комиссию... Хотя нет… тебя Иннокентьев просил зайти, к нему сперва… - они миновали проходную, пошли по залитой солнцем площади мимо доски с передовиками науки и труда к Главному корпусу, - Ну, я тебе скажу, все у тебя в ажуре! Вопрос еще не решен, но сразу после конференции… заседание… план-отчет… выдвигать…

Павел Семенович плохо понимал, что ему говорит Заозерный, кивал головой, мямлил неопределенное: "Ннда…"

Неожиданно при входе в просторный вестибюль Главного корпуса он увидел нечто, что заставило его похолодеть…

Посреди вестибюля стояла группа солидных мужчин, среди которых он без труда узнал и Петушкевича, и Стародубова, а вот с ними... Ну да, рядом с ними стоял не кто ной, как временный поверенный в дела Всемирной Ассоциации пьяных ежей в России Александр Сергеевич Прыщеватый собственной персоной, причем он не просто стоял, а беседовал с основной группой, что-то объяснял и пламенно жестикулировал. Но что самое главное - все слушали его очень внимательно, очень доброжелательно, Стародубов глубокомысленно кивал, а Петушкевич вроде даже и записывал.

- Пошли в туалет, - прошипел Заплетыкин в ухо Заозерному, вцепился ему в локоть и вместе со слегка ошалевшим заместителем сделал крутой поворот вправо. Прячась за ним, он скорым шагом ринулся в сторону туалета. Увлеченные беседой с Прыщеватым, товарищи из группы не заметили появления парторга и его странного оскорбительного маневра.

- Ты… ты чего?.. - испуганно крутил головой Заозерный, вталкиваемый в двери туалета - Это ж сам… Ты его… - Заозёрный вслух пытался понять причину столь неуважительного к начальству поведения парторга, но не понимал, - Ты чего, Семеныч?

- Слушай, - тяжело дыша, Заплетыкин встал напротив заместителя. - От меня требуется прямо сейчас, на конференции, выступить с обращением в защиту пьяных ежей. Понятно?

Возникла пауза. Павел Семенович внимательно следил за реакцией Заозерного и поразился вдруг начавшей происходить с тем перемене. Секретарь как-то сгорбился, посерел лицом, а в глазах его запылала ненависть.

- Ну? - спросил он тихо.

- Что "ну"? - не понял Заплетыкин.

- Ну и выступи! - со злобой вдруг крикнул Заозерный. - Чего тебе, жалко, что ли? - Повернулся и, хлопнув дверью, выскочил вон. Больше его никто и никогда не видел.

Павел Семенович вышел из туалета потрясенный. Тут его сразу же подхватила толпа каких-то полузнакомых сотрудников, оглушила разговорами, понесла по широким лестницам на второй этаж, в конференц-зал. Заплетыкин не сопротивлялся, полностью отдав себя в руки судьбы, и лишь в холле перед залом отделился ото всех, отошел в сторону и тяжело опустился на подоконник, тупо глядя вперед себя.

Сколько он так просидел, сказать трудно; уже и закрылись двери зала, и зазвучала там чья-то резкая прерывистая речь, и гимн отыграл, и снова понеслись вдохновенные речи, а Павел Семенович все сидел, не меняя положения, лишь тихо шевеля пересохшими губами. Тут распахнулась одна из дверей, из нее выскочил, теряя очки на ходу, ответственный секретарь Н. Х. Мазурик, и, увидев сидящего как ни в чем ни бывало парторга Заплетыкина, яростно замахал руками.

- Товарищ Заплетыкин!!! Да вы что?! Где ваше место?!.. Скорее, скорее, вам сейчас выступать! Вы что, нездоровы?

- Нет, нет, - сказал Павел Семенович, вставая, - Я здоров… Я абсолютно здоров. Теперь я здоров. - И пошел следом за Мазуриком.

- Скорее, скорее, - бормотал трусящий впереди ответственный секретарь.

- . . . предоставляется парторгу института товарищу Заплетыкину Павлу Семеновичу - неслось над головой идущего к трибуне Заплетыкина.

В президиуме шептались. В рядах на него оглядывались.

Тут раздались аплодисменты, перед Павлом Семеновичем вереницей пронеслись лики президиума, стеной встали красные полотна и Заплетыкин ощутил себя в трибуне наедине с огромным шевелящимся залом.

Павел Семенович выдерживал неприлично долгую паузу, обводя зал глазами, в которых не было ничего, кроме безумия.

В первом ряду перед самой сценой с трибуной сидели: А. С. Прыщеватый со своим неразлучным портфелем, старик Януарий в пиджаке, на котором красовался единственный неестественно большой орден, огромный Болдох с клеткой на коленях, в которой шевелилось что-то серое ("Представители" - догадался Заплетыкин), еще какие-то оборванцы. Далее он увидел полковника Кукаренко в соломенной шляпе, своего старого дядьку, живущего в другом городе, гомелевскую родню, и понял ясно и отчетливо, какой именно речи ждет от него столь лихо подобравшийся контингент.

Старик Януарий махнул рукой.

- Товарищи! - громко и внятно произнес Заплетыкин, и его усиленный динамиками голос поплыл над залом. - Пьяные ежи, перестав быть плодом воспаленного воображения некоторых лиц, стали реальной общественной силой и готовы во всеуслышание заявить о себе! Товарищи! В рядах Ассоциации насчитывается колоссальное количество особей, которые жаждут общественного признания! Я, как парторг крупнейшего нашего института, призываю вас: всемерно содействуйте деятельности Ассоциации пьяных ежей в России и… - тут Павел Семенович поперхнулся, невидимая рука сжала ему горло, но прежде чем на глаза ему набежали слезы и весь зал сокрылся в мутной пелене, он увидел, как вскочил с места старик Януарий, повернулся к залу, взмахнул по-дирижерски тростью, и весь зал, разом поднявшись, разразился грандиознейшим аплодисментом, звука которого Павел Семенович не услышал, ибо в ушах у него гудели какие-то тяжелые колокола.

Когда же через секунду Павел Семенович рукавом пиджака смахнул пелену с глаз, в зале уже не было ни старика Януария, ни Прыщеватого, ни Болдоха и клетки с представителями, ни дядьки, ни родни, а капитан Кукаренко сидел, положив форменную фуражку на колени и изумленно щурился. Вместо всех недавно присутствующих в первом ряду сидели сушеные старички-ветераны, грудастые женщины в синих платьях, ответственные партработники. По залу катился удивлений гул, кто-то откровенно хохотал, кто-то бежал по проходу к сцене.

И тогда Павел Семенович сел прямо в трибуне, стащил с шеи галстук, снял зачем-то туфли и заплакал, утирая галстуком слезы. Он рыдал навзрыд, раскачиваясь из стороны в сторону, кто-то тряс его за плечи, кто-то тащил из трибуны, а он все плакал и не мог остановиться.
1991